Неточные совпадения
Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро
заметил, что уступаю моему противнику
в ловкости… «Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко
сжав ее маленькие
руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку.
Пульхерия Александровна, вся встревоженная мыслию о своем Роде, хоть и чувствовала, что молодой человек очень уж эксцентричен и слишком уж больно
жмет ей
руку, но так как
в то же время он был для нее провидением, то и не хотела
замечать всех этих эксцентрических подробностей.
— Ничего неприличного я не сказал и не собираюсь, — грубовато заявил оратор. — А если говорю
смело, так, знаете, это так и надобно, теперь даже кадеты пробуют
смело говорить, — добавил он, взмахнув левой
рукой, большой палец правой он сунул за ремень, а остальные четыре пальца быстро шевелились,
сжимаясь в кулак и разжимаясь, шевелились и маленькие медные усы на пестром лице.
Лидия поправила прядь волос, опустившуюся на ухо и щеку ее. Иноков вынул сигару изо рта, стряхнул пепел
в горсть левой
руки и,
сжав ее
в кулак, укоризненно
заметил...
О нет, нет! — восклицал я, краснея и
в то же время
сжимая его
руку, которую как-то успел схватить и, не
замечая того, не выпускал ее.
Пашка
в семье Горбатого был младшим и поэтому пользовался большими льготами, особенно у матери. Снохи за это терпеть не могли баловня и при случае натравляли на него старика, который никому
в доме спуску не давал. Да и трудно было увернуться от родительской
руки, когда четыре семьи
жались в двух избах. О выделе никто не
смел и помышлять, да он был и немыслим: тогда рухнуло бы все горбатовское благосостояние.
— Василий Нилыч, я удивляюсь вам, — сказал он, взяв Назанского за обе
руки и крепко
сжимая их. — Вы — такой талантливый, чуткий, широкий человек, и вот… точно нарочно губите себя. О нет, нет, я не
смею читать вам пошлой морали… Я сам… Но что, если бы вы встретили
в своей жизни женщину, которая сумела бы вас оценить и была бы вас достойна. Я часто об этом думаю!..
Замечу мимоходом, что Марья Ивановна очень хорошо знает это обстоятельство, но потому-то она и выбрала Анфису Петровну
в поверенные своей сплетни, что, во-первых, пренебрежение мсьё Щедрина усугубит рвение Анфисы Петровны, а во-вторых, самое имя мсьё Щедрина всю кровь Анфисы Петровны мгновенно превратит
в сыворотку, что также на
руку Марье Ивановне, которая, как дама от природы неблагонамеренная, за один раз желает сделать возможно большую сумму зла и уязвить своим
жалом несколько персон вдруг.
Заметил ли Семигоров зарождавшуюся страсть — она не отдавала себе
в этом отчета. Во всяком случае, он относился к ней сочувственно и дружески тепло. Он крепко
сжимал ее
руки при свидании и расставании и по временам даже с нежным участием глядел ей
в глаза. Отчего было не предположить, что и
в его сердце запала искра того самого чувства, которое переполняло ее?
Жму, наконец, с полным участием
руку тебе, мой благодушный юноша, несчастная жертва своей грозной богини-матери, приславшей тебя сюда искать
руки и сердца блестящей фрейлины, тогда как сердце твое рвется
в маленькую квартирку на Пески, где живет она, сокровище твоей жизни, хотя ты не
смеешь и подумать украсить когда-нибудь ее скромное имя своим благородным гербом.
В первые минуты на забрызганном грязью лице его виден один испуг и какое-то притворное преждевременное выражение страдания, свойственное человеку
в таком положении; но
в то время, как ему приносят носилки, и он сам на здоровый бок ложится на них, вы
замечаете, что выражение это сменяется выражением какой-то восторженности и высокой, невысказанной мысли: глаза горят, зубы
сжимаются, голова с усилием поднимается выше, и
в то время, как его поднимают, он останавливает носилки и с трудом, дрожащим голосом говорит товарищам: «простите, братцы!», еще хочет сказать что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз: «простите, братцы!»
В это время товарищ-матрос подходит к нему, надевает фуражку на голову, которую подставляет ему раненый, и спокойно, равнодушно, размахивая
руками, возвращается к своему орудию.
Взять тягло
в толоке житейской —
руки их ленивы и слабы; миряне их не
замечают; «мыслящие реалисты», к которым они
жмутся и которых уверяют
в своей с ними солидарности, тоже сторонятся от них и чураются.
Ольга Федотовна решительно не знала, куда она идет с этим разговором, но на ее счастье
в это время они поравнялись с отарой: большое стадо овец кучно
жалось на темной траве, а сторожевые псы, заслышав прохожих, залаяли. Она вздрогнула и
смело прижалась к
руке провожатого.
Жить рядом и видеть ежедневно лицо, глаза,
жать руку и ласково улыбаться; слышать голос, слова, заглядывать
в самую душу — и вдруг так просто сказать, что он лжет и обманывает кого-то! И это думать давно, с самого начала, все время — и говорить «так точно», и
жать руку, и ничем не обнаруживать своих подлых подозрений. Но, может быть, он и показывал видом, намеками, а Саша не
заметил… Что такое сказал вчера Колесников об Еремее, который ему не понравился?
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце
сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою
рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас
заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
И он ходил взад и вперед скорыми шагами,
сжав крестом
руки, — и, казалось, забыл, что не сказал имени коварного злодея… и, казалось, не
замечал в лице несчастной девушки страх неизвестности и ожидания… он был весь погребен сам
в себе,
в могиле, откуда также никто не выходит…
в живой могиле, где также есть червь, грызущий вечно и вечно ненасытный.
Жницы обливались потом и, распрямляясь по временам, держались
руками за наболевшие от долгого гнутья поясницы. Настя гнала свою постать и ставила сноп за снопом. Рожь на ее постати лощинкою вышла густая, а серп притулился. Перед сумерками, как уж солнцу садиться, Настя стала, повесила серп на
руку, задумалась и глядит вдаль; а через два загона Степан оперся о косье и смотрит на Настю.
Заметила Настя, что Степан на нее смотрит, покраснела и, присев
в рожь, начала спешно
жать.
— Да, это правда, — ответил Чихачев и тотчас же
заметил, что лицо Брянчанинова вдруг как бы озарилось какою-то радостною мыслью, — он взял товарища за обе
руки,
сжал их
в своих
руках и, глядя с серьезною восторженностью вверх, как бы читал под высоким карнизом покоя...
Мужик, брюхом навалившись на голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные
руки, которыми он нарочно
жмет именно то место, которое болит, и
смело режет
в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а
в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась
рука резать не зная.
Он и сам меня
заметил и сначала закивал головою, а потом скоро соскочил с империала и, взяв меня за
руку,
сжал ее и не только подержал
в своей
руке, но для чего-то поводил из стороны
в сторону и даже промычал...
Через четверть часа г-н Перекатов, с свойственной ему любезностью, провожал Лучкова до передней, с чувством
жал ему
руку и просил «не забывать»; потом, отпустив гостя, с важностью
заметил человеку, что не худо бы ему остричься, — и, не дождавшись ответа, с озабоченным видом вернулся к себе
в комнату, с тем же озабоченным видом присел на диван и тотчас же невинно заснул.
Так нередко рассуждают у нас и
жмут руку негодяям, которых
в душе готовы презирать [, да не
смеют].
«Надо бы как-нибудь поосторожнее вынуть его оттуда и уничтожить, лишь бы только не
заметили», — домекнулся Ардальон Михайлович и, улучив минутку, по-видимому, самую удобную, запустил
руку в карман и
сжал в кулак скомканное письмо, с намерением при первой возможности бросить его куда-нибудь
в сторону, когда станут уходить из квартиры или садиться
в карету.
— И это у них теперь часто будет повторяться, — заключил Пенькновский, и заключил не опрометчиво, потому что один раз вскоре после того, идучи вместе с Христей, мы
заметили впереди себя одинокую фигуру,
в которой Христя не замедлила узнать Сержа и,
сжав мою
руку, дала знак идти тише.
«Подавай нам суд и правду!» — кричали они, не ведая ни силы, ни могущества московского князя. — «Наши деды и отцы были уже чересчур уступчивы ненасытным московским князьям, так почему же нам не вступиться и не поправить дела. Еще подумают гордецы-москвитяне, что мы слабы, что
в Новгороде выродились все храбрые и сильные, что вымерли все мужи, а остались дети, которые не могут
сжать меча своего слабою
рукою. Нет, восстановим древние права вольности и смелости своей, не дадим посмеяться над собою».
«Подавай нам суд и правду!» — кричали они, не ведая ни силы, ни могущества московского князя. — «Наши деды и отцы были уже чересчур уступчивы ненасытным московским князьям, так почему же нам не вступиться и не поправить дела. Еще подумают гордецы-москвитяне, что мы слабы, что
в Новгороде выродились все храбрые и сильные, что вымерли все мужи, а остались дети, которые не могут
сжать меча своей слабой
рукой. Нет, восстановим древние права вольности и смелости своей, не дадим посмеяться над собой».
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось всё веселее и веселее. Он
заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов,
сжимая в руке ефес сабли.